Клим покорно ушел, он был рад не смотреть на расплющенного человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов стоял у окна, держась за голову.
Обернувшись на звук шагов, недоуменно мигая, он спросил, показав на улицу нелепым жестом обеих рук...
Неточные совпадения
Ужасен был взгляд Дюрока, которым он хватил меня, как жезлом. Ганувер, побледнев,
обернулся, как
на пружинах, и все, кто был в зале, немедленно посмотрели в эту же сторону. С Молли появился Эстамп; он только взглянул
на Ганувера и отошел. Наступила чрезвычайная тишина, — совершенное отсутствие
звука, и в тишине этой, оброненное или стукнутое, тонко прозвенело стекло.
Возница мне не ответил. Я приподнялся в санях, стал всматриваться. Странный
звук, тоскливый и злобный, возник где-то во мгле, но быстро потух. Почему-то неприятно мне стало, и вспомнился конторщик и как он тонко скулил, положив голову
на руки. По правой руке я вдруг различил темную точку, она выросла в черную кошку, потом еще подросла и приблизилась. Пожарный вдруг
обернулся ко мне, причем я увидел, что челюсть у него прыгает, и спросил...
Но Сашка, встав
на своем возвышении, одним
звуком заставил его вновь
обернуться к себе, и никто из посетителей Гамбринуса никогда бы не поверил, что этот смешной, кривляющийся Сашка может говорить так веско и властно.
А потом и случилось это самое. Подал я вечером в красный кабияет устрицы, матлот из налима и какое-то белое вино и стою в коридоре около часов. Было четверть первого. Вдруг точно меня кто-то сзади толкнул в спину.
Обернулся, гляжу — в конце коридора стоит Михайла. Лицо белое, — такое белое, что от манишки не отличишь. Стоит — и ни
звука. И знаете, — удивительно: сразу я понял, в чем дело. И ни он мне не сказал ничего, ни я ему. Но заметил я, что у него
на руках белые перчатки.
Она
обернулась, улыбаясь, кивнула ему головою и вышла из комнаты. Ордынов слышал, как она вошла к Мурину; он затаил дыхание, прислушиваясь; но ни
звука не услышал он более. Старик молчал или, может быть, опять был без памяти… Он хотел было идти к ней туда, но ноги его подкашивались… Он ослабел и присел
на постели…
Доселе я не обращал внимания
на другую сторону, Москва поглотила меня. Страшный
звук меди среди этой тишины заставил
обернуться — все переменилось. Печальный, уединенный Симонов монастырь, с черными крышами, как
на гробах, с мрачными стенами, стоял
на обширном поле, небольшая река тихо обвивала его, не имея сил подвинуть несколько остановившихся барок; кое-где курились огоньки, и около них лежали мужики, голодные, усталые, измокшие, и голос меди вырывался из гортани монастыря.
Лука Иванович вздрогнул и быстро
обернулся от одних
звуков голоса. Увидал он в двух шагах от себя небольшого роста человека, совсем желтого, с впалыми, тоже желтыми глазами, в суконном старом картузе, без всяких признаков белья, в желтоватом летнем пальто-сак и смазных сапогах, поверх которых болтались похожие
на нанковые штаны. Шея у него обмотана была пестрым засаленным шарфом.
О. Василий резко
обернулся, быстро подошел к жене, точно раздавить ее хотел, и положил
на голову тяжелую прыгающую руку. И долго в молчании держал ее, точно благословляя и ограждая от зла. И сказал, и каждый громкий
звук в слове был как звонкая металлическая слеза...